СВОБОДА, РАВЕНСТВО, АНАРХО-КОММУНИЗМ
Лариса РОМАНОВА о "деле НРА" и других политзеках
Несколько месяцев назад Лариса Романова, почти уже легендарный «главный фигурант по делу НРА», вышла на свободу после 5,5 лет заключения. Среди дел НРА (Новой Революционной Альтернативы) – подготовка покушения на краснодарского губернатора Кондратенко и взрыв газопровода под Москвой. Также это название упоминалось в связи со взрывом памятника Николаю II в Подольске, минированием памятника Петру I работы Зураба Церетели в Москве и рядом других акций 1997-1999 гг. 4 апреля 1999 года, когда Лариса уже находилась в предварительном заключении, НРА осуществила свою самую громкую акцию – взрыв приёмной ФСБ на Кузнецком мосту. (Тогда на место взрыва немедленно прибыл глава отечественной разведки, а чуть позже - президент РФ В.В.Путин и заявил, что «займется этим лично».) История НРА также напоминает об отдалённых временах российского анархического движения: в 1996-98-м Лариса и её муж Илья Романов делали знаменитый журнал «Трава и воля», а Илья разрабатывал теорию «символического террора» - уничтожения символов власти без причинения вреда людям. Теперь же, зимой 2006-го, мы снова встретились с Ларисой.
Олег Киреев, проект «гетто»: - Чего ж, Лариса, всё круто, ты на воле. Расскажи, пожалуйста, про свое заключение.
Лариса Романова: - Вопросы конкретно ставь.
ОК: - Cамые запомнившиеся эпизоды.
ЛР: - Таких эпизодов было много. Все заключение можно условно разбить на две части: это заключение в течение 4 лет на 6-м централе в Москве, и полтора года в Головинской колонии во Владимирской области. В зависимости от местопребывания менялся и контекст пребывания. Что касается «Шестёрки», то это такая образцово-показательная тюрьма. Но чем более образцово-показателен режим в каком-либо месте лишения свободы, тем более он фальшив, и тем больше он оказывает давление – моральное, психологическое.... а если присутствует и физическое, то в таких местах его гораздо легче скрыть. Головинская колония среди женских колоний в России считается довольно-таки слабеньким режимом... и конечно пребывание на зоне, особенно в первое время, воспринималось как выход на свободу! После этих четырех лет в четырех стенах....
Самые запомнившиеся эпизоды... даже не знаю, какой назвать... когда прокисает яблочный сок на батарее – то выпиваешь, и сразу все становится хорошо! (смеется)
Плохие моменты – это, в частности, когда обрывается связь с подельницами. Я о Наде Ракс. Или с другими друзьями, политзеками. И ты понимаешь, что что-то происходит. Ощущение страшное и очень тяжелое. Пример – это когда мусора избили Ракс ночью на лестнице дубинками. Просто так, без какой-то причины. Невозможность проломить эти стены, выйти и что-то сделать.... это, наверное, самые тяжелые моменты.
ОК: - Как к тебе относились другие заключенные?
ЛР: - Множество было всяческих историй. Я не занималась там никакой агитацией... Заключенные бабы имеют свою специфику. Каждый выживает, так, как он может. И никто не питает интереса к вопросам о жизни общества. Если говорить о близких человеческих отношениях, то таких отношений было немного, но они были. В общем-то, и на свободе связь поддерживали – по крайней мере, с теми, кто освободился. Там я улыбалась и говорила намного меньше, чем это происходит на свободе – это точно. Было всякое – драки были, с одной стороны, но с другой стороны, и пьянки тоже были, и тусовки были. В тюрьме я стояла на дороге. Кстати, есть какая-то тенденция в том, что политзаключенные стоят на дороге...
ОК: - Что значит «на дороге»?
ЛР: - На дороге – это межкамерная, межтюремная связь.
ОК: - Политзеки, то есть, осуществляют коммуникацию?
ЛР: - Да, да! Информационные технологии, понимаешь ли! (смеемся) И через меня много переписывались, и я переписывалась. То есть, практически со всеми, кто сидел с 2000 по 2004 в Москве – мы все между собой так или иначе держали связь. Хотя многие удивляются, как происходит единение политзеков между собой. На самом деле, партии могут конфликтовать – но почему же нет такого в политзековской среде? Потому что...
Это один из принципов моего нового проекта - газеты "За волю!" (http://zavolu.org/index.html), объединяющего бывших политзаключенных.
ОК: - В одном из своих писем перед заключением* ты писала про своих тюремных товарищей: «тех, кто сидит в тюрьмах, СМИ, мусора и политики рисуют социальным дном и уголовниками, псевдолевые интеллигентствующие нытики – люмпенами. Но именно здесь находится тот самый народ наш – угнетенный и оскорбленный. Все бывшие и теперешние работяги, которых лишили всех прав, работы, зарплаты; и сегодня они вынуждены идти на мелкий криминал, чтобы прокормить свои семьи, своих детей. Да, здесь жесткие, даже жестокие правила жизни, но здесь и настоящая взаимовыручка и взаимопомощь – когда одни зеки отдают свои лекарства тем, кому еще хуже и у кого ничего и никого нет; когда солидарно бойкотируют беспредел администрации и т.д.» Ты не могла бы немного рассказать про русский народ, каким ты его увидела на зоне?
ЛР: - Я могу повторить то же самое. Конечно, есть личности опустившиеся, спившиеся, но их привела сюда не только их внутренняя слабость, но и стечение обстоятельств. Особенно этому подвержено одно поколение – то, которое при становлении своей личности в молодости зацепило советский период. Очень много в зоне людей в промежутке от 25 до 40. Это, наверное, основной контингент. Такой же слом, как в обществе и в стране, произошел и с семьей, и с сознанием... и попадание многих людей в места лишения свободы связано с этим. Кто-то впал в нищету, кто-то не смог устроиться в жизни, нормально работать. Всеобщее пьянство... В основном в зоне сидят люди из сельской местности, которая начала глобально спиваться, естественно, после перестройки. Все это знают. Распространение наркотиков... Крупные наркодилеры не сидят – сидит всякая мелочевка, таджики, цыгане. Откуда там появились таджики? Откуда эти бабы, спрятавшие где-то у себя грамм сто? От войны, оттого, что у них на руках пять детей, а мужей поубивали. Половина 6-го централа сидит этих таджичек. Их сажают, а сажать-то надо не их, в общем-то...
ОК: - Незадолго до твоего заключения в твоих интервью и текстах начало появляться такое замечательное слово – «анархо-коммунист». Я от тебя услышал его впервые. Это было достаточно странно, поскольку тогда анархисты ненавидели КПРФ и вообще всех красных, и это были никак не конвертирующиеся друг с другом тусовки. Но у тебя оно появилось, как я понимаю, потому, что ты общалась с активистами и политзеками и красного, и черного направления. Не могла бы ты рассказать о своем анархо-коммунизме теперь?
ЛР: - Впервые я этот термин услышала от своего мужа Ильи Романова, который всегда себя позиционировал как анархо-коммунист. Тогда я поняла, что и сама являюсь анархо-коммунистом. И сейчас так считаю. Даже вступая в партию – я вступила в РКРП в 2000-м году, писала заявление на 6-м центральном – я указала, что по убеждениям являюсь анархо-коммунистом.
То есть, мироощущение у меня анархическое. Это стремление к безграничной, беспредельной свободе. В моей социальной активности присутствует прежде всего некое духовное начало. Я не веду никакой социальной активности, которая вытекала бы из головы, из логических построений (такое бывает у многих, к сожалению). Наверное, поэтому я – анархист. Но существует на сегодня и другой анархизм – как мертвое идеологическое клише. Впрочем, так же, как ортодоксальной коммунизм, и какие угодно ещё «измы» тут можно привести. Мне очень нравится это место у Боба Блэка: «Анархизм и другие препятствия для анархии».
Еще когда я сидела в Краснодаре, то написала такое маленькое письмецо, которое почему-то не получило распространения... Мне тогда пришла в голову идея – и я до сих пор ее придерживаюсь – что любая идеология, любой «изм» - это просто мешок, наполненный сухими костями. Живую плоть идея обретает тогда, когда ее наполняют люди, люди с определённым духовным содержанием. Сам этот подход – он, наверное, анархистский. Если идея происходит от стремления к высшему, лучшему, к высшей справедливости – то какой будет «изм», уже неважно. Неважно, что за кости там гремят. Важно, чтобы они обросли плотью. И трагедия современного анархизма, и любого другого «изма» - в том, что мешки пока гремят сухими костями, к сожалению.
ОК: - В моем представлении, в этом двойном термине «анархо-коммунизм» звучит, во-первых, уважение к советским и интернациональным коммунистам, которые в ХХ веке, впервые в масштабах всего человечества, осмелились сделать революцию для того, чтобы изменить жизнь к лучшему; а во-вторых, анархизм означает устремленность к будущему. Общество будущего должно быть, без сомнения, анархистским.
ЛР: - Я бы вообще приравняла эти понятия – анархия и коммунизм. Потому что коммунизм в высшей своей точке есть анархия.
ОК: - Конечно, «отмирание государства», по Марксу.
ЛР: - Да, а для меня часть «коммунист» означает также, что коммунистическая тактика борьба – наиболее верная из всех, какие были. Если рассматривать коммунизм как тактику, как набор практических инструментов для борьбы, для преобразования общества и построения нового общества, как попытку перенаправить воспитание сознания масс – то он, действительно, выглядит как самый эффективный метод. А вот анархистская мысль не дала никакой методики борьбы для построения нового общества. И исторических примеров, в общем-то, нет. Революция никогда не носила анархистский характер. Однако анархизм оказал решающее влияние на духовную составляющую многих революционеров. Возьмем Бакунина, Кропоткина – можно долго перечислять – влияние они оказали большое, но в основном на духовную сферу.
ОК: - Скажи, пожалуйста, как ты относишься к тому, что происходило за время твоего заключения? Какие изменения ты обнаружила, выйдя на свободу?
ЛР: - Есть положительные тенденции, есть отрицательные. А что осталось на прежнем уровне, так это мышиная возня и грызня в левой оппозиции - грызня тусовок и партий между собой. Тогда как реалии сегодняшнего дня говорят о том, что в каких-то вопросах необходимо предпринимать объединительные усилия. Я не говорю, что надо забывать разногласия и идти всем вместе, я говорю только о проблеме совместного действия.
Не выросли и агитационные методы. Здесь тоже все остается на прежнем уровне. Я имею в виду сам подход. Пока нет определенного подхода к агитации – по крайней мере, если вспомнить, как когда-то зажигала небезызвестная газета «Искра», то ничего такого пока не найдено. Не предпринято и попытки переориентировать протестное сознание ультраправых. И работа в этом направлении не только не ведётся, а напротив, делается все для того, чтобы молодежь с протестным сознанием шла как раз к ультраправым. Левое движение зациклено на психологии жертвы. Очень много визга и истерики - и среди молодежи, что самое поразительное. И совершенно отсутствуют призывы вооружаться, хотя бы элементарными средствами. Были бы такие призывы – наверное, правая молодежь пошла бы в левое движение.
Что стало лучше? Ну, безусловно, массовые акции. Хотя уже идет закат их влияния. Если акция НБП у Минздрава была поддержана по всей стране, то уже последние акции по захвату говорят о том, что движение зашло в тупик. Тем не менее, эти акции сыграли положительную роль. Общество стало, в своей массе, относиться к левым с большим пониманием и сочувствием. И, конечно, это привлекло определенное количество протестной молодежи. Количественно людей стало больше, но выросло ли при этом качество – это очень большой вопрос.
Среди положительных тенденций я бы отметила также наличие в интернете большого количества разных информационных тем. Раньше этого не было, потому что не было такой глобальной компьютеризации всей страны, и это, конечно, тоже хорошо. Отрицательные тенденции: очень много стало пиара, работы на публику. И, скажем так, те так называемые «революционные проходимцы», которых когда-то рекламировал Дима Костенко – это совсем не те проходимцы, которые есть сейчас. Сейчас такое «проходимчество» представляет собой, скорее, поле для вербовки сексотов.
ОК: - Ну вот мы подошли к теме революционных проходимцев, которой мы в 2003 году посвятили издание гетто-сборника «Образ жизни». И там был напечатан часто обсуждаемый рассказ Андрея Стволинского «Как я стал предателем», в котором он рассказывает о ходе «дела НРА» и о том, как случилось, что он дал против тебя показания. Теперь ты имела возможность ознакомиться с этим текстом, и хотелось бы узнать, какого ты мнения о нём.
ЛР: - Могу сказать, что наше революционное движение молодо, и я надеюсь, что со временем оно найдет, как решать вопросы в случаях, подобных случаю Стволинского. Что же касается рассказа, то он близко к действительности изложил основные факты и бытовые подробности. Но, как человек поверхностный, он не смог ухватить суть тех людей, которые участвовали в нашем движении. Он описывает какие-то детали характеров и то, что собственно называется «образ жизни», но он не в силах понять духовную суть человека, делающего революцию. Он не понимает, что это человек, достигший того состояния, в котором неважно, что произойдет лично с ним. Все его духовные силы направлены на изменение этого мира. И Стволинский – пустой, поверхностный человек, который не смог это передать и даже не смог увидеть.
ОК: - Я нисколько не сожалею об издании и считаю, что этот рассказ должен был появиться. Его роль заключалась в том, что он передал достаточно подробную и точную информацию относительно того, каким было дело НРА, и без него многие люди вообще не узнали бы о том, что оно было, а многие другие – например, ряд правозащитников – считали бы, что оно было полностью инспирировано ФСБ.
ЛР: - Я внимательнейшим образом читала сборник и, конечно, поверхностное отношение Стволинского особенно заметно, например, по контрасту с твоим рассказом – который передает совершенно противоположное мироощущение. И вообще, к тебе здесь никаких претензий нет. Еще тогда, в 99-м, мы вместе делали «Противодействие», и я тебя считаю другом.
ОК: - Сейчас эта история дошла до того, что в связи с проектом создания «Индимедиа-Москва» некоторые называют фашистом уже меня – за то, что я опубликовал этот рассказ. Между тем, никого из людей, произносящих эти обвинения, в те времена я вокруг тебя не видел. Нашему левому движению следует прекратить делать громкие обвинения и искать козлов отпущения. И хватит об этом. Расскажи, ощущала ли ты в заключении поддержку со сторону тех, кто находился на воле?
ЛР: - Прежде всего хотелось бы коснуться тех людей, которые сами сидели в тот период. Это лучший мой друг Надя Ракс и другие: Андрей Соколов (на сегодняшний день такой уже забытый герой), и другие политзеки. Особенно хочется сказать насчет покойного Андрея Дмитриевича Крючкова. Для меня и Ракс он стал родным человеком. Кроме того, из всей защиты, которая была в процессе (процесс был закрытый), это единственной человек, который, кроме нас, олицетворял идейные, духовные моменты революционной деятельности.
ОК: - А что с ним случилось?
ЛР: - В мае прошлого года он умер от рака. Других подобных личностей я не вижу ни в партии, ни вообще в левом движении.
Также было очень большое количество людей, которых я совершенно не знала, а познакомились мы благодаря переписке. Наше дело освещалось – и люди писали в тюрьму, в зону. Морально поддерживали, да и не только морально. Хотелось бы коснуться также правозащитников, которые, несмотря на то, что у них совершенно другие политические взгляды, - помогали много лет, да и теперь помогают – и в связи с Одесским делом, и другими делами. Им тоже хочется сказать спасибо. И, конечно, была поддержка РКРП. И заслуга РКРП, и в частности Инны Глаголевой - несмотря на то, что у меня с ней сложные отношения – это человек, который возглавил Комитет политузников. Её основная роль в том, что был освобожден Саша Бирюков. Хотя он пребывал в одной из самых глухих и страшных психушек России – Орловской спецбольнице – но достаточно быстро освободился - для такого обвинения, специнтенсива, которое получил. Из нас он освободился первым. Это произошло в мае 2005 года.
Еще хотелось бы вспомнить старые анархистские связи. Не знаю, стоит ли перечислять имена, но меня поддерживали люди из старых анархов и по Краснодару, и по другим делам, и притом достаточно много лет. Поскольку я в анархистских кругах подвергаюсь некоторой обструкции, то, может быть, люди не хотели бы, чтобы я афишировала их имена, потому что, может быть, и они тогда подвергнутся какой-то обструкции! Ведь анархистские круги у нас косные безумно! - так что не буду эти имена говорить, они сами знают.
ОК: - А главное то, что не только косная среда, но и много молодых – которые молодые, да ранние – и считают, что если в анархии все можно, то, значит, можно орать и никакой ответственности за это не нести. И поэтому многие молодые, которые услышали какой-нибудь звон откуда-нибудь, начинают выкрикивать разные бессвязные лозунги и обвинения, не дав себе труда подумать и что-то проверить. Отсюда много энтропии, информационного шума в нашей анархистской среде.
ЛР: - Да, очень часто снобизм старших наслаивается на глупость младших, и получается такой замечательный коктейль! К сожалению, не Молотова, отнюдь! Какие обвинения слышались и слышатся в мой адрес – совершенно безумные! Особенно в последнее время. Знаешь – обвинения в фашизме – это теперь все равно как «дурак» сказать! У нас про таких людей говорили: «в одном конце зоны пёрнул, в другом – гром». Только откроешь рот сказать, что нужно агитировать ультраправых за переход в анархистское движение – тебя сразу готовы расстрелять за то, что ты «фашист»!
ОК: - ОК, здесь всё понятно. Насчет твоих подельниц – Янки и Нади – что ты можешь о них сказать, что пожелать им? Или рассказать о них тем, кто на воле?
ЛР: - Надя скоро должна освободиться. Но ещё когда зачитывали приговор, то у меня уже была мысль, что если бы Надин срок – 9 лет – был мой, а у нее был бы мой срок – 5,5 лет – то это было бы лучше, по большому счету. Потому что сидеть ей тяжелей, а я бы вынесла это. А вообще, что я могу передать на словах? Я сама участвую в политзащите. Я сама катаюсь по тюрьмам да по зонам, вожу передачи. С девчонками я переписываюсь. К Наде сейчас поеду на свиданку. Бандероли делаю. С мужем и сыном Ольги Невской (Янки) – прекрасные отношения, я их поддерживаю, и в курсе того, что у них происходит.
* Письмо Ларс из СИЗО // сб. Против всех П., М., гетто, 2001, с.123
февраль 2006