Иммануил ВаллерстайнНепосредственная
подоплека событий проста. Трое молодых людей оказались свидетелями
того, как полиция остановила нескольких парней для проверки документов.
Проверки практикуются во Франции повсеместно, применяются к «цветным»
молодым людям, проживающим в обшарпанных многоэтажках предместий «les
banlieues» (районы, фактически превращенные в гетто). Селится в таких
кварталах в основном безработная молодежь без образования, у которой
мало надежды куда-либо устроиться, продвинуться выше по социальной
лестнице, у них нет доступа даже в спортивные и культурные центры. От
полиции они убегают, потому что их могут без особых на то оснований
забрать в участок, где придется просидеть несколько часов, пока за ними
не придут родственники.
В данном конкретном случае парни прыгнули на трансформаторную будку, и
двое умерли от удара током. С этого начались беспорядки. Молодежь
протестовала против бедности, безработицы, расистского поведения
французской полиции, но, в первую очередь, против того, что их не
признают гражданами той страны, где они живут, в то же время отказывая
им в праве на принадлежность к культурным традициям своего народа. Для
французского правительства первоочередная задача состояла в том, чтобы
подавить протест, – и ему это в итоге удалось. Премьер-министр и
министр внутренних дел во Франции являются соперниками в борьбе за пост
президента руководящей партии, поэтому ни тот, ни другой не намерен был
проявлять излишнюю мягкость в подавлении беспорядков и уступать тем
самым преимущество противнику.
Меня всегда поражало, что люди недоумевают, почему низшие слои общества
вдруг восстают. Недоумевать нужно по другому поводу: почему беспорядки
не случаются чаще. Бедность в сочетании с угнетенностью и расизмом,
когда при этом нет надежды на улучшение дел в ближайшем или хотя бы
обозримом будущем, неизбежно приводит к бунту. Бунт можно подавать
страхом наказания, поэтому наказание обычно следует быстро. Но это не
значит, что опасность бунта исчезает совсем. Премьер-министр Доминик де
Вольпен говорит, что эти беспорядки оказались не такими страшными, как
в 1992 году в Лос-Анджелесе, когда 54 человека погибли, а 2000 получили
ранения. Может быть и так, но уж хвастаться этим точно не стоит.
Сейчас по всему миру в любом крупном городе есть районы, где живут
такие же люди, как французские бунтовщики: бедные, безработные,
деклассированные, те, кого называют «не наши» - у них копится злость.
Если это подростки, у них достаточно энергии, чтобы взбунтоваться, при
этом они не связаны семейными узами, которые могли бы их удержать.
Более того, недовольство в данном случае испытывают и по отношению к
ним. Все вышеперечисленные качества вызывают страх перед этими молодыми
людьми у представителей более обеспеченного большинства. Более
обеспеченные считают маргиналов неуправляемыми и, опять же, «не
нашими». Поэтому многие (не думаю, что все) представители обеспеченных
слоев приветствуют жесткие меры, пресекающие бунт, в том числе полную
изоляцию от общества или даже выдворение из страны.
Во Франции мы в каком-то смысле наблюдаем утрированную картину того,
что можно обнаружить повсеместно – не только в Северной Америке и
Европе, но и на Юге, в таких странах, как Бразилия, Мексика, Индия,
ЮАР. В принципе, сложно представить себе страну, где такая проблема не
стояла бы. Беда Франции в том, что долгое время слишком многие французы
не допускали и мысли о том, что их страны это тоже касается.
Франция считает себя гражданским обществом, где дискриминации не может
быть в принципе, потому что любой может стать французом, если он готов
полностью интегрироваться. Но на самом деле Франция всегда (да-да,
всегда) была страной, где жили иммигранты. Во времена Ancien Regime и
даже в первой половине 19 века иммигранты, не знавшие французского
языка (до Французской Революции таких было 50% населения) перебирались
в Париж и другие города на севере. Позже была итальянская волна,
бельгийская и корсиканская. Затем наступила очередь поляков,
португальцев и испанцев. А в последние лет сорок это были в основном
арабы и негры из стран Северной Африки и китайцы из бывших французских
колоний в Индокитае.
Франция – типичная многонациональная страна, все еще живущая якобинской
мечтой о единстве. Количество приверженцев католической религии
неуклонно сокращается, тогда как число мусульман растет день ото дня. В
результате только умозрительные рассуждения о том, как решить вопрос с
девушками-мусульманками, которым непременно нужно в школе покрывать
голову платком. Расисты рассматривали их желание носить хиджаб как
вызов французской культуре и, если уж на то пошло, культуре
христианской. Классические левые (по крайней мере, большая их часть)
увидели в этом нарушение незыблемых устоев светского образования. Обе
группы объединились в решении запретить хиджаб (а заодно и слишком
бросающуюся в глаза христианскую и иудейскую символику). Несколько
мусульманок исключили из школы. Казалось, что инцидент исчерпан.
Примечательно, что в этот раз у бунта не было религиозной подоплеки.
Например, не последовало никаких антисемитских высказываний. Во Франции
много бедного еврейского населения, которое живет в таких же кварталах
предместий, и последние лет двадцать наблюдались мусульманско-еврейские
(или даже скорее палестино-израильские) стычки. Но об этой стороне пока
забыли. Беспорядки во Франции оказались спонтанным классовым протестом.
И как большинство неподготовленных выступлений, оно не могло
продержаться достаточно долго. Но как в случае с большинством
выступлений, оно может повториться снова и возможность эта не исчезнет,
пока не будут преодолены основные противоречия. А французские власти
(или если уж на то пошло, власти других стран с подобными проблемами)
пока не выказывают особой готовности преодолевать противоречия. Мы
живем во времена разрастания противоречий, а не сглаживания. А значит,
во времена нарастания - а не сглаживания - конфликтов.
Перевод Марии Десятовой
http://www.scepsis.ru/library/id_410.html